Озарение

«Давайте будем наболевших мест
Касаться мягко…»
Шекспир «Антоний и Клеопатра»
(пер. Б.Пастернака)

Подоконники той редакции были вровень с травкой
и одуванчиками, но гораздо ниже кустов и снежных
сугробов. На травке в ожидании славы паслись телята,
козлята, цыплята, а на скамейке мореного дуба
в приемные дни волновались медведи, слоны, кенгуру
и тигры. К вечеру там подчистую съедали всю траву
с одуванчиками. Но за ночь они опять вырастали ровно
в том же количестве, поштучно и каждый на своем
месте.
Журнал этот в те времена был совсем молодым,
и туда приходили совсем молодые химики, физики, сле-
сари, геологи, санитары, электромонтеры, врачи, инже-
неры, токари, пастухи (не перечислять же все на свете
профессии!..), студенты и школьники, пижоны и обор-
ванцы, иногда и скелеты с каторги.
Авторы, которым стукнуло тридцать, попадали в раз-
ряд пожилых — и справедливо! — они ведь успевали
пожить, всего навидаться, нахлебаться, заматереть
в битвах за существование и обретение знаменитого в
те времена «жизненного опыта».
Слово «опыт» — прошу обратить внимание! —
в обнимку со словом «жизненный» дерзким образом
настаивает на том, что всякая жизнь — это эксперимент,
особый род деятельности, при котором, в силу живучести,
даже абсолютное поражение способно вдруг обернуться
блестящей победой. И тому немало чудесных примеров
на каждом шагу и со всех сторон, что лично меня вдохно-
вляет круглые сутки, всегда и сейчас, и после сейчаса.
Однако, самая роковая ошибка — думать, будто науч-
ный опыт и опыт жизненный совпадают в главном. Ничуть
не бывало!.. Вся интрига именно в том, что научный экспе-
римент исследует явление «в точно учитываемых усло-
виях, позволяющих следить за ходом явления и много-
кратно воспроизводить его при повторении этих усло-
вий»,— как сказано в словаре, лежащем на подоконнике.
Но жизненные условия никогда не повторяются
с лабораторной точностью, и поэтому о многократном
повторении жизненного опыта и его результата не
может быть и речи. И, Боже вас упаси, становиться на
этот гиблый путь, имя которому — эпигонство.
А в нашем-то деле, производящем художественный про-
дукт, это — худшее, что может с вами случиться. Эпиго-
нить чужую манеру и стиль — мелкая неприятность,
а крупная — эпигонить чужую судьбу…
Итак, в один прекрасный весенний день один пожи-
лой, тертый жизнью известный прозаик, лет тридцати,
правил в этом журнале верстку своей замечательной
повести, предвкушая грядущий триумф, критические
нападки, читательские восторги, узнавание физионо-
мии автора в метро и на улицах.
— Старик, исчезни! — дружески попросил он парня,
который принес в авоське рукопись своего романа
«Автостопом в Антарктиду» и ждал редактора, чтобы
вручить ему три килограмма своих бессонных ночей
и мучительных откровений. А редактора срочно вызва-
ли на летучку.
Парень с «Автостопом» исчез и устроился на лавочке
обозрения, за окном, откуда прекрасно просматрива-
лась редакционная кают-компания, довольно мглистая.
Из-за окон, что стояли почти на земле, и комнатенок-
кают, редакция изнутри была очень похожа на дрейфую-
щее ледокольное судно, которое застряло во льдах
полярного дня.
— Значит, так!.. — сказал редактор, пришедший
с летучки. — Надо вырезать полтора листа. Срочно!
Только без паники. В книге дашь целиком. А у нас пойдет
журнальный вариант. Ничего страшного. Так делают
очень и очень многие знаменитости. Главный — в Ита-
лии, а Клещин боится худшего, он сам с утра позвонил
Хурмалаеву и спросил его в лоб: «Тебе не кажется, что?..»
Хурмалаев ответил категорически дружелюбно: «Не
надо дразнить гусей!»
Раздался вопль из кают-компании, трава с одуванчи-
ками прогнулась и полегла, парень с «Автостопом» при-
жался к рядом сидевшему тигру, в сумочке молодой кен-
гуру заплакал детеныш.
— Давай сократим пять-шесть-семь острых мест, —
продолжал мудрый редактор в каюте, — вещь от этого
только выиграет, она станет лиричнее, это придаст ей
особое обаяние недосказанности, появится больше воз-
духа и простора, таинственная загадочность, ароматная
горечь… Когда вещь так насыщенна и талантлива, все
ей на благо. Мы-то с тобой знаем, что никакие вымарки
не испоганят сильную вещь. Вспомни «Мастера
и Маргариту»!..
— Сволочи! Убийцы! Мразь! Палачи! — глотая слезы,
прошептал страшным загробным голосом бедный автор,
белый как снег. — Я выброшусь из окна! Немедленно!
У вас на глазах!
И он ринулся весь целиком за подоконник, с отчаян-
ной яростью, озаряющей самоубийц.
О ужас, земля была так близко, что знаменитый про-
заик уперся в нее, как танцор, приседающий в гопаке на
пастбище, где другие жуют траву с одуванчиками.
Это было страшнее смерти, это было ее оскорблени-
ем, насмешкой над ней, надругательством, унижением
и позором. Пережив такое, можно запросто, без никако-
го насилия над собой вырезать даже полтора листа из
маленькой повести, на что автор немедленно дал согла-
сие, хлопнув стакан водки для успокоения и закусив оду-
ванчиками.
Однако его безумный поступок произвел сильное
впечатление на редактора, который позвонил начальни-
ку самого Хурмалаева и добился, что повесть пошла без
никаких сокращений!..
Паренек же, который все это видел своими глазами и
слышал своими ушами, сидя на лавочке с тремя кило-
граммами романа в авоське, внезапно почувствовал
сильный прилив озарения : «Вот ведь как это делается!..
Ловкий какой трюк!..» И он твердо решил повторить
потрясающий опыт, если его роман откажутся напеча-
тать.
Через полгода редактор возвратил ему рукопись,
сопроводив ее очень и очень ободряющими словами
о самобытности языка, сюжета, интриги. И попросил
принести в следующий раз что-нибудь малообъемное,
но такого же качества и в таком же духе. Был конец нояб-
ря, ветер, снег и промозглая холодина. Паренек подошел
к окну и надавил на него ладонью, но окно не распахну-
лось. Оно было закрыто на все железки и, хуже того,
заклеено. Он злорадно подумал: «Приду весной …».
А весной редакция переехала в другое здание, на
высокий этаж. Никакой там травы с одуванчиками,
никаких кенгуру и подобных прекрасностей. Только
в глубоком низу, на бесконечном дне, трутся, вертятся,
гадят и мчатся транспортные потоки.
— Опоздал я, опоздал оказаться в нужное время
и в нужном месте!.. — подумал он с горечью. — Но все
равно я теперь знаю, как все это делается, и при случае
повторю этот опыт с блеском. Кто однажды видел
такое… Да что говорить!..
Однажды он ехал в одном трамвае, а я в другом,
и были мы не знакомы — до полной неузнаваемости.
И вдруг ни с того ни с сего едет он мимо и спрашивает:
— Не вы ли там были, когда нашло озарение?»
Делаю вид, что сплю в ритме трамвая, а он говорит
в мою сторону:
— Тигры давно пробились, кенгуру теперь в шокола-
Оттачивал, оттачивал… и сходил с ума в приступе
Сошел он с ума, сошел. В зареве всех возможностей.
де, слоны процветают. А вы, я помню, дали тому артисту
пять одуванчиков, он водку ими закусывал после исте-
рики. А уж после побега, сами знаете куда, он хвастался,
что здесь по ночам сочинял доносы на близких друзей,
и на вас в том числе. Оттачивал мастерство интриги.
озарения, припадочно поглощая топливо страшной
и сладкой доносительской тайны, власти над судьбами.
Такая эротика, сладострастие древних богов, содрога-
тельный блуд озарения, скандальный восторг многобо-
жия, солнечный ветер архаики…
Кто однажды видел такое, тот, если очень ему повезло,
знает противоядие, которое не варят, не жарят, а едят
исключительно в сыром виде. Как, например, огурцы.
А тайна таких огурцов засекречена, как партизаны
в космосе. Вот подсказка: все самое невероятное, что
происходит с кем-то в нашем присутствии, происходит
и с нами. Может быть, даже совсем не с кем-то, а только
с нами. С нами только и происходит.
1994