Директор поэзии

«Дант, когда ему нужно, называет веки
глазными губами… Итак, страданье
скрещивает органы чувств, создает
гибриды, приводит к губастому глазу».
Осип Мандельштам «Разговор о Данте».

Однажды в студеную зимнюю пору примчался в наш
знаменитый журнал один псих лохматый, никому не
известный автор, лет тридцати или около этого. Роман
принес. В стихах! Моя, говорит, фамилия — Пушкин.
А я ему говорю: это все уже было! с такой фамилией
теперь можно стать кем угодно, только не поэтом! Очень
даже распространенная фамилия! Лично я четырех Пуш-
киных знаю — все инженеры! К нам тут, гражданин
Пушкин, одних Есениных пять штук ходит, три Лермон-
това и двадцать три Державина.
А он мне так нахально свой роман в стихах тычет. Ну
псих какой-то! Поэму, и ту читать противно, если стиха-
ми написана. А тут роман — по 14 строк в каждой стро-
фе. С ума сойти! Сколько строк в романе — все на 14
делятся без остатка! Онегинская строфа называется!
Я, конечно, не хуже других Пушкина изучал… Но лично,
живьем так сказать, встретился с ним впервые. 
И не произвел он на меня никакого хорошего впечат-
ления. На портретах — одно, а в жизни — совсем другое.
И совершенно я его не узнал! Так себе человек, ничего
особенного. Но ужасно много из себя воображает! Плю-
гавенький такой, низенький, глазки навыкате, носище
ноздреватый (вдобавок еще и крючком!) — все твои
мысли так и вынюхивает. Настроение этот автор может
испортить запросто. Даже в душу плюнуть при случае.
Поперек ничего не скажи!
Например, вошел он в мой кабинет — как ветром
внесло… и дверь за собой не закрыл! Тоже мне гений! Я
эту наглую породу знаю, я их терпеть не могу! Но я ему
вежливо так говорю: «Автор, закройте дверь — дует!»
Так он, представьте, ногой дверь как лягнул — она
три раза подряд закрылась!
Я ему вежливо так говорю: «Автор, что это вы ногами
дверь закрываете? Мы здесь таких громких авторов не
очень-то любим…»
А он мне грубо так отвечает: «А мне и не надо, чтоб
вы меня любили… мне надо, чтоб вы меня печатали»!
Тьфу! От его хамского такого высказывания мне
прямо всю душу разворотило. Стал я весь целиком
содрогаться от этой контузии. И вдруг нашло на меня
предчувствие, что все это — не к добру! В ту секунду вся
моя трудовая жизнь пронеслась в голове.
Был я передовой швеей-мотористкой, потом контро-
лером пододеяльников, так черт меня дернул связаться
с этой редакцией! Писал бы себе свою гражданскую
и философскую лирику, иногда бы печатался, издавал-
ся — колоссальная прибавка к зарплате и главное —
никаких врагов!
Тут как тут гнусные, зверские, подлые рожи моих вра-
гов заполнили весь кабинет тесными рядами — как на
школьных фотографиях: кто повыше — на полу стоит,
а кто пониже — сзади на табуреточках. И так их мерзав-
цев много — аж стены и потолок прогибаются, как рези-
новые. Враги — они и есть враги, самые натуральные:
ни слова не говорят, уважительно так улыбаются, а всем
своим видом показывают, что я — графоман и серость,
работаю директором поэзии, чтобы директоры всех дру-
гих отделов поэзии меня печатали — за то, что я их тоже
печатаю. А хитрый Пушкин все это видит и ни гугу, —
мол, сам эту кучу врагов расплодил — сам и меры прини-
май, а я, Пушкин, тут ни при чем, я — выше твоей грязи,
меня эта мерзость никак не касается.
Тоже мне гений! А я за свою зарплату его роман в сти-
хах должен читать и ему отказывать в очень мягкой, ува-
жительной форме, чтобы он, Пушкин, довольный ушел
и даже очень счастливый!
И я так вежливо ему говорю: «Автор, оставьте свою
рукопись в отделе, мы ее зарегистрируем и месяца через
два дадим вам подробный ответ». Но ничего такого мы
не печатаем. Нам вообще в номере на всю поэзию дают
шесть полос! Может, к директору прозы зайдете? Им на
романы по двадцать листов дают, если вещь острая
и современная!
— Ни в коем случае, — говорит Пушкин, — не пойду
к директору прозы! У меня вещь стихами написана!
И вы меня ни в какую прозу не посылайте!
— Ну, ладно, — говорю. — Не хотите — не надо! Я же
думал как лучше! Вася, зарегистрируй рукопись автора!
— Есть! — говорит Вася, мой заместитель. — Ваш
номер, товарищ Пушкин, 1234567890 — один миллиард
двести тридцать четыре миллиона пятьсот шестьдесят
семь тысяч восемьсот девяносто!
И ушел этот Пушкин — как ветром сдуло! И опять,
стервец, дверь за собой не закрыл! Стал я из любопыт-
ства романчик его проглядывать. Ну, какой — думаю! —
псих в наше время романы в стихах строчит? Читаю
строк двадцать выборочно… Аккуратненько так написа-
но, гладенько, рифмочки правильные, кое-где даже
острые мысли попадаются, черт побери! Но я начеку
и все время чувствую — это уже где-то было… это мне
что-то напоминает, очень и очень даже знакомое!
— Вась! — говорю своему заместителю, — прочти-ка
пару строк этого психа! По-моему, это что-то напомина-
ет?
— Да… — говорит Вася. — Но что?.. Что именно?
Сказать не могу! Вот если под Пастернака или под ту же
Цветаеву — это я чую мигом! Это я с ходу рублю безо
всяких! А тут… что-то очень и очень даже знакомое…
как в лесу родилась елочка… Но что? Сплошной туман
забвения!
Тут прискакала одна поэтесса, тоже директор теку-
щей критики, заглянула в рукопись и говорит:
— Да что вы голову себе ломаете? Ведь на каждой
странице ударения неправильные — как в Одессе! И гла-
дью написано, и рифма несовременная, теперь так стро-
чит каждый графоман! А уж если говорить о ритме, так
мне это очень напоминает «Интернационал»: Мой дядя
самых честных правил… Вставай проклятьем заклей-
менный… Лично я в таких случаях выбираю 5—10 про-
сто неграмотных строк и советую посещать литстудию.
Так я и сделал! Сдуру — ответ подписал и отослал по
почте! Черт меня дернул эту пакость подписывать!
Я вообще никогда ничего не подписываю малоизвест-
ным авторам! Это всегда делает мой заместитель.
А через год… издали этого Пушкина в Худлите — по
безлимитной подписке, миллионными тиражами —
и весь разошелся! Весь роман в стихах — без никаких
поправок! Враги мои подлые, мерзкие проникли
в редакцию и прямо на стол мне положили! И тут
меня — как молнией ударило! Я мигом вспомнил — мы
ведь еще в школе его проходили! Ну как же! Мой дядя
самых честных правил / Когда не в шутку занемог / Его
лошадка снег почуя / Плетется рысью, как-нибудь! И так
далее…
Господи, чего только не бывает в нашей бессонной
творческой работе? Но Пушкин-то! Хорош гусь! Как
разыграл?! Прямо-таки весь материализовался! Через
сто сорок восемь лет! Вот тут, у этого шкафа стоял, в уце-
ненном таком плащике. Руки — крестиком, ноги — кре-
стиком!
А Васька, сволочь, нашел в архиве копию моего отве-
та… доказал, что подпись — моя, подлинная, и сел на
мое место, премии получает и вдобавок везде печатает-
ся!
Лично на Пушкина у меня нет зла никакого, ну ни
капельки, ни вот столько! Он же гений! А у гениев —
всяческие причуды, они обожают розыгрыш… Это всем
известно.
Однако, вот интересный какой поворот. Я недавно в
одном доме встретился с одним автором, который сов-
сем не печатается, но многие классики очень его уважа-
ют и состоят с ним в приятельских отношениях. Так вот
этот автор устроил мне личное знакомство с Гоголем —
за рюмкой чая!
Мы с этим Гоголем договорились, что распечатаем
его прозу — как стихи, построчно! Как такие стихи,
только без рифмы. Сейчас многие так пишут. Чуден
Днепр / При тихой погоде/ Когда вольно и плавно…
и тыр-пыр.
Этот Гоголь отправится к Ваське — и одурачит мер-
А что? В нашем бессонном творческом деле и не
Мне еще с Пушкиным здорово повезло! А представь-
завца! Вот будет номер, когда уговорит он Ваську напе-
чатать в нашем журнале этого Гоголя строк 200!..
такое бывало! Один поэт даже стихи Ахматовой под
своей фамилией пробил, сделав ей мелкую правку.
те, что было бы, если б я его тогда тиснул у нас в журна-
ле с доброжелательной врезкой кого-нибудь из членов
редколлегии или с дружеским напутствием кого-нибудь
из культовых звезд?!. Страшно подумать!!!
Вот и конец этой жуткой истории. Но у меня есть еще
и похлеще!
1985